Лучший исторический детектив [сборник] - Людмила Малёваная

о полном умственном здоровье юноши, как и выражение его лица, которое можно было бы даже назвать красивым, если бы не слишком мягкая, безвольная линия подбородка и ранние глубокие морщины у губ, как у долго жившего и разочаровавшегося в людях человека.

— Я не священник, Лиуфрид, а всего лишь скромный монах. Моё имя брат Бенед. Разве вы не знаете своего священника?

— Отец Нун появился в моих покоях лишь один раз и покинул их довольно быстро. Он сказал, что мне следует бывать в часовне, проводя время в молитвах перед распятием, и тогда, возможно, Бог смилуется надо мной и дарует мне исцеление. Но я давно уже не верю в милосердие Божие и знаю, что никогда не поднимусь на ноги.

Он трагическим жестом указал на своё искалеченное болезнью тело и горько усмехнулся.

— Почивший отец Сикст хотя бы давал мне надежду увидеть своими глазами, как рушится зло и торжествует справедливость.

Юноша замолчал, глубоко задумавшись.

Брат Бенед осторожно приблизился к креслу у окна и бросил мимолётный взгляд на рисунок под руками Лиофрида. Тот быстро свернул его, но дознаватель успел заметить наброски страшной картины грешников, извивающихся в языках адского пламени. У графского сына был неоспоримый талант к рисованию.

— И всё-таки, что вы ищете в моих покоях, брат Бенед? — Лиуфрид был явно не рад его приходу. — Здесь нет ничего, что могло бы заинтересовать вас.

— Здесь есть вы, и мне очень интересно побеседовать с вами, молодой господин. Как мне представляется, вы много размышляете, а это всегда привлекает меня. К тому же, вы хорошо рисуете, и мне даже показалось, что у вас есть талант.

— Вы так думаете? — в глазах юноши зажглось оживление, и даже интерес.

— Я мог бы высказаться более определённо, если бы увидел несколько законченных рисунков. Уверен, их у вас множество.

Юноша подумал, потом слегка улыбнулся своими красивыми, но преждевременно увядшими от постоянной горечи губами.

— Хорошо, я покажу вам.

Он кивнул Петеру, и тот положил перед своим хозяином целую кипу пергаментов, изрисованных множеством фигур. Лиуфрид не спеша просмотрел их и протянул монаху несколько рисунков. Они были выполнены твёрдой рукой и с большой долей мастерства. Но — о Господи! — какие страшные сюжеты были отражены на них. Это были разные варианты Апокалипсиса. Ужасные сцены конца света, раскрытые в немом крике рты, выпученные от ужаса глаза, заломленные в неизбывном горе руки. Брат Бенед некоторое время внимательно рассматривал их один за другим, потом поднял глаза на графского сына.

— У вас, несомненно, талант к рисованию, Лиуфрид, и несколько уроков с настоящим мастером сделали бы из вас известного художника, — заметил он. — Но почему такие мрачные сюжеты? Разве в жизни нет ничего, более достойного быть закреплённым на пергаменте, чем эти устрашающие сцены?

— Вы меня удивляете, брат Бенед, — юноша взглянул прямо в глаза гостю. — Разве вы не знаете, чем всё кончится? А в этом проклятом замке конец света наступит ещё раньше.

— Почему проклятом? Кто мог вам сказать такую ужасную вещь?

— Отец Сикст рассказал мне об этом. Он нашёл среди старых документов предание о том, что на этот замок наложено страшное проклятие, и все, кто владеет им, умрут насильственной и страшной смертью. Все. И, как видите, проклятие уже проявляет себя. Мой дед пропал без следа и, скорее всего, давно уже жарится на адской сковороде. Мать умерла в расцвете лет, и конец её овеян туманом таинственности. Теперь очередь за сестрой, а потом и за отцом. Вот увидите, всё это произойдёт очень скоро. И я даже рад, что родился калекой, и не могу наследовать этот замок, а значит, избегу действия проклятия. А они все страшные грешники и заслуживают такой доли.

— Это всё вам отец Сикст говорил?

— Ну, не только он … — юноша замялся, — кое-что я вижу и понимаю сам.

Эта заминка и то, как поспешно Лиуфрид отвёл глаза, показали дознавателю, что всё здесь куда глубже, чем кажется на первый взгляд, и яд в душу несчастного калеки лил не только почивший отец Сикст, но и кто-то ещё, умный и хитрый. Но зачем? Зачем калечить душу человеку, и так жестоко обиженному судьбой?

— Мне было очень интересно побеседовать с вами, Лиуфрид, — сказал, улыбнувшись, брат Бенед, — но сейчас меня призывают другие дела, и я должен покинуть вас. Хотя с удовольствием загляну к вам ещё, если вы не против.

— Буду рад видеть вас вновь, — ответно улыбнулся юноша своей необычной, исполненной горечи улыбкой.

Часа два потратил брат Бенед, чтобы дождаться, когда Петер спустится, наконец, вниз, и поговорить с ним вдали от посторонних глаз. Пожилой слуга был, действительно, глубоко и безоглядно предан своему молодому господину, и искренне привязан к нему. И его тоже безмерно огорчали изменения в характере его подопечного, которые начали проявляться лет пять назад.

— А что ж произошло тогда, лет пять назад? — вклинил свой вопрос дознаватель. — Напряги память, Петер, постарайся вспомнить, это очень важно. В первую очередь для твоего господина. Поверь, я хочу помочь ему.

Петер, несомненно, был тугодумом, но далеко не дураком. Подумав пару минут, он выложил, что в то время случилось несчастье, и трагически погибла служанка, которая ухаживала за графским сыном, — она упала с лестницы и сломала себе шею. На её место взяли Берту. Она заботливо и даже нежно ухаживала за подрастающим мальчиком, а он отвечал ей горячей привязанностью, возможно даже слишком горячей, с обидой проговорил слуга и прикусил язык.

— Если можно, Петер, я хотел бы хоть краем глаза увидеть все рисунки твоего господина, понимаешь, все. Клянусь тебе всем святым, что это только для блага молодого Лиуфрида.

Петер помялся немного и согласился позднее, после полуночи, когда его молодой господин будет крепко спать, вынести в коридор на минутку его рисунки. Но только на минутку.

— Этого будет достаточно, Петер, благодарю тебя, — и монах отпустил маявшегося слугу, который и хотел помочь своему господину, и боялся допустить ошибку.

Итак, опять Берта. И, возможно, ещё одна убийство, седьмое. Да, похоже, что эта женщина без содрогания буквально шагала по трупам, как по ступеням лестницы, ведущей её к цели. Но какой?

Неотвязные мысли об этом крайне запутанном деле привели дознавателя к нынешнему священнику, отцу Нуну. Это был упитанный мужчина лет тридцати с небольшим, с приветливым лицом, румяными щеками и добрыми близорукими глазами. Мужчина явно недалёкий и не обладающий широтой взглядов. И что можно узнать от такого собеседника? Правда, для замка, охваченного ужасом, он, конечно, полезен — от него так и веет спокойствием